Вариант `И` - Владимир Михайлов

Но не оно одно. Как сказано – предоставим мертвым погребать своих мертвецов; но о живых-то думать надо? Я и думал – о Наталье, о том, что сегодня ей будет тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким жить легче, чем прочим – но только не в пору душевных потрясений, когда тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее, по ее словам, есть друзья – точнее, друзья покойной Ольги, вечная ей память. Но именно на друзей в таких обстоятельствах особо рассчитывать не приходится: они слишком явственно напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят. Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час, который выслушает, утрет тебе слезы – и скорее всего бесследно исчезнет, так что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости…

Иными словами – ей там буду нужен я.

…Вот таким образом я играл в прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское кладбище, и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться и, убедившись, что я в полном порядке, вышел, проверил машину, сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и, взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ с разрешенной скоростью сто в час, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров оказался близ кладбища, куда, собственно, и направлялся.

Площадка перед кладбищенскими воротами была более чем наполовину заполнена машинами, среди которых попадались и престижные; разумеется, далеко не все приехали сюда, чтобы проводить Ольгу, а может быть, и все они были тут совсем по другим поводам. Я встал несколько поодаль, вылез, запер машину, в последний раз окинул себя взглядом при помощи левого зеркальца заднего обзора. Я был в совершенном порядке – без единой морщинки, с прекрасным цветом лица, свидетельствовавшим о молодости и здоровье, с густыми светлыми волосами, собранными на затылке в пышный хвост, высокий, широкоплечий – благодаря специальному покрою пиджака и шестисантиметровым внутренним каблукам лихих ковбойских сапожек (хотя и вышедших в очередной раз из моды, но в нынешних обстоятельствах очень полезных); они причиняли немало неудобств, но я привык. Разумеется, находясь лицом к лицу, можно было бы понять, где кончается искусство и начинается судьба; но в оптический прицел – испытано не раз – увидеть разницу не удастся. Для присутствующих, таким образом, меня здесь не было – за исключением тех, кого – и если – я сочту нужным посвятить в свой маскарад.

Видимо, я поторопился и приехал слишком рано: ни Натальи не было видно, и никого другого из тех, кого я предполагал тут встретить. Я отошел в сторонку, поближе к забору, закурил, что означало, что внутреннее волнение не оставило меня, как я ожидал, но, напротив, даже усилилось немного, хотя – с чего бы, если подумать? Мало ли людей приходилось мне провожать в последний путь? Славно будет, если на мои похороны соберется столько…

Машины подъезжали и отъезжали, возникали и исчезали люди. Хотя день был будний, пришедших навестить могилы было немало: после весны, когда здесь стояла жирная грязь, погода лишь недавно дала возможность привести в порядок места последнего упокоения. Я ненавязчиво оглядывал публику, стараясь угадать, кто из них имеет, может быть, отношение к проводам Ольги. Пока что не удалось с уверенностью отметить никого – хотя нет, вот этот, только что вылезший из «Субару» (не патриот, значит), был мне определенно знаком. Или нет? За столько лет люди меняются… Нет, он, точно. Северин, до которого я так и не дозвонился. Компьютерный бизнес и все такое прочее. Хотелось бы, кстати, узнать поточнее: что именно «прочее»?

Я было подумал, что стоит подойти к нему, поздороваться; но тут же отверг эту мысль как совершенно негодную. С первого взгляда он меня не узнает, а когда я назовусь – обязательно станет громко интересоваться причиной маскарада; но не ради же этого я так славно поработал над своей внешностью! Присмотрим-ка лучше за ним. Останется ли он в гордом одиночестве, или к нему подойдет кто-нибудь?..

Подошел он сам. Не ко мне, разумеется: к группе из четырех человек, что стояли наискось от меня в противоположном углу площадки. Их я не знал, а разглядывая, принял за профсоюзников некрупного масштаба; сам не знаю, почему именно за профсоюзных функционеров, а не, скажем, чиновников из Счетной палаты; было, наверное, в их лицах что-то такое. Видимо, я ошибся в их оценке, раз уж Северин направился к ним: сено, как известно, к коню не ходит. Они поздоровались за руку; я следил, с кем Северин обменяется рукопожатием в первую очередь. Тот стоял ко мне спиной – крупный мужчина, волосы с легкой проседью. Здороваясь – повернулся, и я смог взглянуть в его лицо. Ого! Очень интересно. Господин полковник Батистов. Тот самый знакомец, старый приятель, которому я звонил после того, как в меня стреляли. Fabelhaft,[6]как сказал бы я, будь мы сейчас в Германии. Вот, значит, из какого профсоюза мужички. Что же это значит? По какому поводу Ольге такой почет? Только ли в память ее покойного отца? И не есть ли это те самые друзья, которые во всем должны были помочь и на кого она так рассчитывала? Похоже, так оно и было.

Очень хорошо. Вот уже два собеседника возникли для меня; но с ними разговор будет не сейчас, а попозже. Пока же лучше всего – сохранить позицию независимого и ненавязчивого наблюдателя, не пользуясь тем, что их присутствие гарантирует определенную безопасность: раз уж такие люди здесь, то за забором, по пути к могиле и вокруг нее наверняка расположились люди, обеспечивающие спокойствие. Правда, не мое. Трудно угадать, каким был сейчас мой статус в Службе, к коей принадлежал Батистов, но вряд ли я там числился в друзьях-приятелях. Так что лучше потерпим еще немного до полной ясности.

Да, организация печального мероприятия принадлежала им; я понял это, как только на площадку въехала траурная машина – автобус, но отнюдь не наемный, из бюро ритуальных услуг, а другого типа машина, всего лишь приспособленная для такой цели (наверняка не в первый раз – подумалось мне), и вся компания, вместе с Севериным, медленно двинулась к катафалку разового пользования. Оттуда сразу же вылезли четверо, один ускоренным шагом двинулся к воротам – за тележкой, наверное. Остальные помогли выйти Наталье.

Траур ее был не очень подчеркнутым, хотя в дискотеку она в таком виде, конечно, не пошла бы. Полковник и Северин взяли ее под руки, из ворот уже катили тележку на высоких колесах – одно спереди, одно сзади, остальные по бокам; вытянули из автобуса гроб, установили. Задние дверцы закрылись; тонированные стекла не позволяли увидеть, остался ли кто-нибудь внутри. Наталья, идя вслед, оглянулась раз и другой; кого-то искала, но мне не поверилось, что именно меня – хотя и очень хотелось этого. Да, мне это совсем не так представлялось. Полковник со своей компанией испортили всю диспозицию. Ему ведь могло прийти в голову серьезно побеседовать со мной, а здесь, вдали от шума городского, было бы очень легко пригласить меня после похорон проехаться с ними, а приглашать они умеют очень убедительно. Однако я не хотел терять возможности самому распоряжаться своим временем. Так что моя миссия утешителя сорвалась с дороги и теперь валялась где-то под откосом.